Ричард Хардвик – День рождения

Роберт Холмс зачеркнул еще один день на настольном календаре. Осталось семнадцать. Всего 17 коротких дней - и ему исполнится 40 лет. Удивительно, но с каждым прожитым годом разница в возрасте между ним и женой, казалось, увеличивалась, как будто для него время несется вскачь, а дня нее остановилось на месте.

В последнее время Холмс ощущал, что Элоиза относится к нему холоднее, чем во времена их бурного романа и первых лет совместной жизни. Вначале ей импонировала его зрелость, теперь же... Он видел, как смотрит Элоиза на молодых людей в клубе. Это отнюдь не было плодом его воображения - некоторые молодые жеребцы вроде, например, Эда Мэтиса тоже это видели и не оставили без внимания.

Жизнерадостная по природе, Элоиза в юности была душой всех балов и вечеринок в городе. В ней сочетались живость характера и яркая индивидуальность. Холмс надеялся, что после свадьбы она станет спокойнее. Она и стала... на год или два, пока новизна замужества ей не приелась.

Их поездка на Ямайку пять лет назад... Холмс запомнил ту ночь, когда Элоиза и Баз Франклин исчезли с вечеринки и появились только утром. Никаких удовлетворительных объяснений по этому поводу он, конечно, не получил.

Но в те дни Холмс еще не испытывал никаких симптомов проклятого старения. Разглядывая себя в зеркале, он видел красивое, без единой морщинки лицо, гладкую кожу под глазами. Трудно поверить, что несколько лет способны нанести такой ущерб внешности. Волосы седели и редели с пугающей быстротой. Под глазами набухали маленькие, но чертовски заметные мешочки, и ни отдых, ни умеренность, ни железный режим не способны были вернуть коже прежнюю упругость. А Элоизе в ее двадцать девять лет нельзя было дать больше двадцати трех. У нее были красота и молодость. И разумеется, деньги.

Рог Филлипс - Полная обработка

Надпись светилась в темноте: «Фирменные, приготовленные по-южному цыплята у «Джимми-Джо» в Бетеле. 2 мили».

Голод заставил Поля Хамлинга нажать на педаль газа чуточку сильнее. Стрелка спидометра медленно переползла с цифры шестьдесят пять на шестьдесят восемь. Двигатель под капотом «форда» модели 1947 года заурчал громче, а неисправный глушитель не мог поглотить усилившийся шум, который свидетельствовал о том, что набиравший скорость автомобиль получил дополнительную тягу.

Через минуту из мрака возник дорожный знак: «Бетель. Нас. 168. Черта города». Под ним на том же белом квадратном столбе красовалась цифра «25» высотой с фут, а еще ниже — предупреждение: «Превышение скорости строго преследуется».

Поль снял ногу с педали газа. Огни городка были еще не видны, можно было не тормозить — скорость спадет до двадцати пяти миль и без его участия.

Затем он увидел стоящий на обочине «универсал», из окна которого на него был наведен бездушный прямоугольный экран радара. Мурашки побежали по его телу. Автомобиль поравнялся с «универсалом» прежде, чем парализующее шоковое состояние прошло, и Поль смог наконец нажать на тормоз.

Круговые движения внезапно вспыхнувшего фонаря настойчиво призывали остановиться. Однако Поль проскочил дальше, хотя давил на тормоз изо всех сил. Хищно завыла сирена. И когда Поль наконец остановился, то увидел в зеркале заднего обзора приближающиеся красные и белые огни мотоцикла.

Мотоцикл застыл перед ним с включенной сиреной. Седок был одет в великолепную форму мотоциклиста-полицейского, на его голове красовался белый шлем с изображением голубого креста в красном круге.

Из-за того что мотоциклист был маленьким и тщедушным, его одеяние выглядело комичным. Однако ничего смешного не сулили его выдающийся вперед раздвоенный подбородок, тоненькие губы, маленький рот, узко посаженные глазки и миниатюрный пистолет, болтавшийся на правом боку.

Билл Пронзини - Верняк

Они находились в сорока пяти минутах езды от границы между Орегоном и Калифорнией, когда Корд обратил внимание на датчик топлива. Красная стрелка медленно, но неумолимо приближалась к нулю.

— Бензобак почти пуст, — буркнул он, посмотрев на Тайлера с таким видом, как будто тот был виноват. — Я тоже, — ухмыльнулся Тайлер. — Не мешало бы перекусить, пока я не сдох от голода. На заднем сиденье их угрюмо слушали прикованные друг к другу наручниками Фаллон и Бреннер.

— Смотри, — неожиданно воскликнул Тайлер. Он дотронулся до руки напарника и показал в окно.

Корд, сощурившись от яркого заходящего солнца, посмотрел в окно. В нескольких десятках метров от шоссе стояло маленькое белое здание с тремя бензоколонками. На высоком металлическом столбе висела большая квадратная вывеска. Кто-то старательно вывел на ней уже выцветшими красными буквами: «ЗАПРАВКА ЭДА. ЗАЕЗЖАЙТЕ, РАБОТАЕМ КРУГЛОСУТОЧНО».

— Отлично, — кивнул он и свернул на узкую подъездную дорогу. — Здесь и заправимся.

Подъехав к заправке, Корд выключил мотор. Он собрался выйти из «форда», чтобы залить в бак бензин, но Тайлер схватил его за руку.

— Не забывай, что мы в Орегоне, — напомнил он. — По законам этого мерзкого штата здесь запрещено самообслуживание.

— Ты прав, — кивнул Корд. Он закрыл дверцу и принялся ждать заправщика.

Из каморки, служащей конторой, вышел старик лет шестидесяти пяти. У него были редкие седые волосы и изрезанное глубокими морщинами лицо. Он подошел к машине со стороны водителя и спросил:

— Заправить?

— Полный бак, — кивнул Корд. — Только постарайтесь, чтобы в бензине не было свинца.

— Хорошо, сэр, — без тени улыбки кивнул старик. Увидев на заднем сиденье Фаллона и Бреннера в наручниках, он нервно облизнул губы и уставился на них слезящимися синими глазами.

— Не бойтесь, — успокоил его Корд. — Они не доставят вам неприятностей.

— Вы из полиции, ребята?

Тайлер с улыбкой кивнул, а Корд объяснил:

— Я — маршал США, а это мой охранник. Мы везем эту «сладкую» парочку в Сан-Франциско. Там должен состояться суд.

— Они что, из тюрьмы Макнейл, что в Вашингтоне? — поинтересовался владелец заправки.

— Верно. Оттуда.

— Послушай, отец… — начал Фаллон.

— Заткнись, Фаллон! — резко оборвал его Тайлер.

— Я только хотел спросить, где туалет? — пожал плечами Фаллон.

Александр Грин - Серый автомобиль

1

16 июля, вечером, я зашел в кинематограф, с целью отогнать неприятное впечатление, навеянное последним разговором с Корридой. Я встретил ее переходящей бульвар. Еще издали я узнал ее порывистую походку и характерное размахивание левой рукой. Я раскланялся, пытаясь отыскать тень приветливости в этих больших, с несколько удивленным выражением, глазах, выглядящих так строго под гордым выгибом шляпы.

Я повернулся и пошел рядом с ней. Она шла скоро, не убавляя и не прибавляя шага, иногда взглядывая в мою сторону, помимо меня. Я замечал, что на нее часто оглядываются прохожие, и радовался этому. "Некоторые думают, вероятно, что мы муж и жена, и завидуют мне". Я так увлекся развитием этой мысли, что не слышал обращений Корриды, пока она не крикнула:

— Что с вами? Вы так рассеянны. Я ответил:

— Я рассеян лишь потому, что иду с вами. Ничье другое присутствие так не распыляет, не наполняет меня глубокой, древней музыкой ощущения полноты жизни и совершенного спокойствия.

Казалось, она была не очень довольна этим ответом, так как спросила:

— Когда окончите вы ваше изобретение?

— Это тайна, — сказал я. — Я вам доверяю более, чем кому бы то ни было, но не доверяю себе.

— Что это значит?

— Единственно, что неточным объяснением замысла, еще во многих частях представляющего сплошной туман, могу повредить сам себе.

— Тысяча вторая загадка Эбенезера Сиднея, — заметила Коррида. — Объясните по крайней мере, что подразумеваете вы под неточным объяснением?

— Слушайте: лучше всего мы помним те слова, которые произносим сами. Если эти слова рисуют что-либо заветное, они должны совершенно отвечать факту и чувству, родившему их, в противном случае искажается наше воспоминание или представление. Примесь искажения остается надолго, если не навсегда. Вот почему нельзя кое-как, наспех, излагать сложные явления, особенно если они еще имеют произойти: вы вносите путаницу в самый процесс развития замысла.

Николай Носов - Автомобиль

Когда мы с Мишкой были совсем маленькими, нам очень хотелось покататься на автомобиле, только это никак не удавалось. Сколько мы ни просили шофёров, никто не хотел нас катать. Однажды мы гуляли во дворе. Вдруг смотрим – на улице, возле наших ворот, остановился автомобиль. Шофёр из машины вылез и куда то ушёл. Мы подбежали. Я говорю:

– Это «Волга».

А Мишка:

– Нет, это «Москвич».

– Много ты понимаешь! – говорю я.

– Конечно, «Москвич», – говорит Мишка. – Посмотри, какой у него капор.

– Какой, – говорю, – капор? Это у девчонок бывает капор, а у машины – капот! Ты посмотри, какой кузов.

Мишка посмотрел и говорит:

– Ну, такое пузо, как у «Москвича».

– Это у тебя, – говорю, – пузо, а у машины никакого пуза нет.

– Ты же сам сказал «пузо».

– «Кузов», я сказал, а не «пузо»! Эх, ты! Не понимаешь, а лезешь!

Мишка подошёл к автомобилю сзади и говорит:

– А у «Волги» разве есть буфер? Это у «Москвича» – буфер.

Я говорю:

– Ты бы лучше молчал. Выдумал ещё буфер какой то. Буфер – это у вагона на железной дороге, а у автомобиля бампер. Бампер есть и у «Москвича» и у «Волги».

Мишка потрогал бампер руками и говорит:

– На этот бампер можно сесть и поехать.

– Не надо, – говорю я ему. А он:

– Да ты не бойся. Проедем немного и спрыгнем.

Тут пришёл шофёр и сел в машину. Мишка подбежал сзади, уселся на бампер и шепчет:

– Садись скорей! Садись скорей! Я говорю:

– Не надо!

А Мишка:

– Иди скорей! Эх ты, трусишка!

Я подбежал, прицепился рядом. Машина тронулась и как помчится! Мишка испугался и говорит:

– Я спрыгну! Я спрыгну!

– Не надо, – говорю, – расшибёшься!

А он твердит:

– Я спрыгну! Я спрыгну!

И уже начал опускать одну ногу. Я оглянулся назад, а за нами другая машина мчится. Я кричу:

– Не смей! Смотри, сейчас тебя машина задавит!

Люди на тротуаре останавливаются, на нас смотрят. На перекрёстке милиционер засвистел в свисток. Мишка перепугался, спрыгнул на мостовую, а руки не отпускает, за бампер держится, ноги по земле волочатся. Я испугался, схватил его за шиворот и тащу вверх. Автомобиль остановился, а я всё тащу. Мишка наконец снова залез на бампер. Вокруг народ собрался. Я кричу:

– Держись, дурак, крепче!

Тут все засмеялись. Я увидел, что мы остановились, и слез.

– Слезай, – говорю Мишке.

А он с перепугу ничего не понимает. Насилу я оторвал его от этого бампера. Подбежал милиционер, номер записывает. Шофёр из кабины вылез – все на него набросились:

– Не видишь, что у тебя сзади делается?

А про нас забыли. Я шепчу Мишке:

– Пойдём!

Отошли мы в сторонку и бегом в переулок. Прибежали домой, запыхались. У Мишки обе коленки до крови ободраны и штаны порваны. Это он когда по мостовой на животе ехал. Досталось ему от мамы!

Потом Мишка говорит:

– Штаны – это ничего, зашить можно, а коленки сами заживут. Мне вот только шофёра жалко: ему, наверно, из за нас достанется. Видал, милиционер номер машины записывал?

Я говорю:

– Надо было остаться и сказать, что шофёр не виноват.

– А мы милиционеру письмо напишем, – говорит Мишка.

Стали мы письмо писать. Писали, писали, листов двадцать бумаги испортили, наконец написали:

«Дорогой товарищ милиционер! Вы не правильно записали номер. То есть, Вы записали номер правильно, только не правильно, что шофёр виноват. Шофёр не виноват: виноваты мы с Мишкой. Мы прицепились, а он не знал. Шофёр хороший и ездит правильно».

На конверте написали:

«Угол улицы Горького и Большой Грузинской, получить милиционеру».

Запечатали письмо и бросили в ящик. Наверно, дойдёт.